История Карпинска. "Синяя блуза" и самодеятельный театр

В 2005 году, в выпуске «БР» № 1 было упоминание о местном самодеятельном театре, который работал при Доме культуры угольщиков (текст приводится ниже).

А сегодня мы предлагаем вашему вниманию уникальную фотографию 1924-25 года – так синими чернилами написано на обратной стороне снимка. Впрочем, имеется не только дата, надпись информирует, что это – «Синяя блуза», агитбригада медеплавильного завода и механических мастерских.

Перечислены все фамилии участников: 1-й ряд – Мажов Иван М.,Ткаченко Миша (Руководитель), Михайловских Павел; 2-й ряд – Репина Зина, Раев Миша, Шеин Алексей, Белоусов Павел, Уварова Соня (Байко); 3-й ряд – Коркина Маруся (Зиновьева), Колоколова Оля (Брагина), Демьяновских Наташа, Зобова Галя, Романова Нина; 4-й ряд – Грехов Алексей Мих., Панёв Анатолий, Коркин Виктор.

И ещё две карандашные пометки, разным почерком, такого содержания: «Мажова Надежда Петровна, ул. Савинова, 28, дар музею» – видимо, сделана работником музея, другая – возможно, самой владелицей: «из личного архива Мажовой Надежды Петровны». Наверняка она является родственницей стоящего в 1-м ряду Мажова Ивана, но кем ему приходится, неизвестно. Будем благодарны за любые дополнительные сведения обо всех этих людях или – а вдруг? – о богословской агитбригаде с культовым названием.

«Си́няя блу́за» – советский агитационный эстрадный театральный коллектив, отражавший самые различные темы – от общеполитических и международных до мелочей быта, новое революционное массовое искусство. Существовал с начала 1920-х до 1933 года. Название дала прозодежда – свободная синяя блуза и чёрные брюки (или юбка), в которой стали выступать артисты, что соответствовало традиционному облику рабочего на агитплакатах. Первый коллектив под названием «Синяя блуза» был организован в 1923 году в Московском институте журналистики на базе «живой газеты». Очень скоро аналогичные группы возникли и в других городах, послужив основой создания ряда профессиональных театров и дав толчок поискам новых форм театра и эстрадных представлений. «Синяя блуза» породила тысячи последователей. Уже через 5 лет по типу «Синей блузы» в СССР работает 7000 подобных коллективов, профессиональных и, в основном, самодеятельных. Их репертуар состоял из литературно-художественных монтажей, обозрений, сценок, отражавших производственную и общественную жизнь, международные события. Тематика была злободневна, в ней сочетались героика и патетика, сатира и юмор. 

Публикуем материал "Богословского родника" 2005 года о самодеятельном театре и Леониде Церенине

И снег, и ветер, и звёзд ночной полёт…

У Леонида Карповича ЦЕРЕНИНА, которому на днях исполнилось 75 лет (ПОЗДРАВЛЯЕМ!), жизнь сложилась так, что, слушая его воспоминания, ловишь себя на мысли: «Да про него книгу впору писать!». И кто бы мог подумать, что за плечами этого спокойного, рассудительного, даже где-то тихого человека, бывшего начальника ЖКО, такое трудное, но яркое детство, неспокойная юность военного лихолетья и духовно-мятежная молодость. Метафорически этот отрезок жизни нашего героя можно сравнить с долгим-долгим паровозным гудком, зовущим куда-то вдаль – в даль неизведанную, пугающую, и от этого неодолимо притягательную.

Уроки, которые невозможно прогулять

Деревня Святославка привольно тянется вдоль опушки густого векового леса, отделившись от него огородами. Она раскинулась на добрых три версты, купаясь в зарослях палисадной черёмухи и пыльных уличных тополей.

Огороды в хозяйствах большие, почти у каждой семьи по полгектара, а то и по гектару доброй земли. Садят в основном картошку, ею и живут. Вы спросите, как же святославцы с такой прорвой земли управляются, и как, собственно, она в руки крестьян попала? Управляются просто. С Богом да потом. Руками. Почитай, в каждой семье по 6-8 детей, старшие уже с малых лет родителевы помощники.

Святославка, как считают сами деревенские, скорее всего, образовалась в начале 20 века. Тогда, говорят, столыпинский указ вышел о наделении крестьян правом собственности на землю. Вот и потянулись мужики из нищих российских деревень в богатую землями Сибирь. Кому-то этот глухой тюменский уголок приглянулся, осели здесь скопом, дома срубили. Земли – паши не хочу! Было бы чем.

Давно это было, ещё старуха Пантелеиха молоденькой была. А может, и того давнее. А сейчас на дворе уже 1939 год. Новое время. В Святославке организован колхоз под названием «Красный Урал», и в деревне нет ни одной семьи, не записавшейся в него. А кто не хотел – власть заставила. В обиход вошли новые слова: комбед – комитет бедноты, значит, комсомол, кооперация.

Карп Маркович и Фёкла Васильевна Церенины тоже колхозники. Карп – первый на деревне кузнец. Фёкла – мастерица на все руки. Утром бригадир стучит в окошко: «Фёкла Васильевна, сегодня на ферму идёшь!» или «Тёть Фёкла, в поле собирайся!». У Церениных восемь детей. Так что у десятилетнего Лёньки Церенина две сестры и пять братьев. Всем им, особенно летом, не до игр-гуляний. Работают. Слышите, вон мать кричит:

– Кто завтра на молотьбу пойдёт? Зинка, твоя очередь!

И Зинка, восьмилетний мальчуган, ещё не величаемый солидно и весомо Зинаидом по причине его малолетства и вынужденный пока терпеть девчоночье имя, наутро покорно идёт на колхозный двор. Лёнька – на боронование озимых. Маша с Полиной уходят с матерью в поле. Словом, всё семейство Церениных при деле, никто баклуши не бьёт.

Молотьба – работа хоть и несложная, но тяжёлая, нудная. Походи-ка целый день по кругу, за лошадьми приглядывая. А их, запряжённых парами, аж восемь! Сам молотильный круг старый, разношенный, болты еле держатся, того и гляди пришибёт.

Зинку и пришибло. До станции в больницу не довезли, помер.

А тут и война началась, и опять с германцами, с Гитлером ихним. Карпа Марковича вскоре забрали в трудармию. Лёньке уже 12 стукнуло. Не по годам высокий, жилистый, он выглядел старше своих лет, и деревенские кумушки, глядя ему вслед, посмеивались: «Вон мужик идёт…». А мужиков в Святославке почти не осталось – фронт прибрал. Как и большую часть колхозных лошадей. Выручали коровы. На них и пахали, и боронили.

– И какого хрена она вечером надоит?! – громко ворчал Сашка Артемьев, пристраивая худосочную бурёнку к покорёженной бороне. – Ну, мать честная, разве это жизнь! Вот заставить бы Молотова на себе поборонить, а потом ещё и ведро молока с него выцедить! Ха!

Корова косилась на мужика виноватым глазом и пыталась лизнуть выгоревшую красную звезду на его будёновке.

Длинный язык, как известно, до добра не доводит.

…Был полдень. Лёнька сидел вместе с другими мужиками на мешках с посевным зерном, обедали. Жадный до работы Артемьев досеивал, зачерпывая из лукошка, висевшего на груди, остатки зерна. Видно было, что этот незамысловатый процесс доставляет мужику радость.

Чёрная «эмка», за приближением которой колхозники насторожённо наблюдали, едва она появилась из-за перелеска, затормозила рядом с ними. Из машины вышли двое незнакомцев.

– Брось лукошко, марш сюда! – негромко, даже как-то вяло бросил один из них.

Больше Артемьева не видели.

Деревня задыхалась от налогов. Каждый двор обязан был дать государству 4000 литров молока в год, держишь кур – отдай 100 яиц, овец – шерсть… Словом, скребли власти по сусекам дочиста. И как ни горько было, доходило в иные годы до смешного. Допустим, государство требовано с колхозника масло. А где его взять?! Едет тогда святославкий мужик на железнодорожную станцию, топает прямиком в магазин (если деньги есть), покупает там нужное количество масла и… тут же, в продмаге, оставляет его. Всё! Считай, сдал масло государству. Кстати, оно, государство, обеспокоенное низкими налоговыми сборами (поборами?) молока, всё-таки решило запретить использовать коров в качестве тягловой силы. Такое распоряжение получил и Святославский сельсовет. И вместо бурёнок пришлось в ярмо впрягаться деревенским бабам. Их государству было не жалко.

Лёнька Церенин, закончивший 6 классов, среди односельчан считался даже грамотным парнем. Кому же, как не ему, доверить старшинство над ребятами – возчиками зерна на элеватор? Конечно, ему – Леониду Церенину, сына Карпа-кузнеца! Он и квитанции по сдаче сумеет оформить, и при взвешивании зерна его не обмануть.

Стояла середина ноября 1944 года. Деревня голодала, в колхозных амбарах было пусто. Из района пришло разрешение вывезти с элеватора толику хлеба – для прикорма. Леонид, уже не первый год ездивший с обозом в Катушки на элеватор, был в отчаянии. Одна из двух лошадей, закреплённых за ними, больна – на ногах еле стояла, всё лечь норовила. Вторая – уж больно молоденькая. Как ехать, на чём? Запрячь больную? А вдруг по дороге околеет? Кто отвечать будет? Он, Лёнька! Тогда, как пить дать, посадят. Не посмотрят, что малолетка… Война.

– Так, значит, не поедешь? – уже в который раз переспрашивала его пожилая бригадирша.

– На чём? Вон, посмотрите на неё, – тыкал Лёнька кнутом в сторону занедужившей лошадёнки.

– Председателя позову, смотри, Лёнька! – пригрозила бригадирша.

Председатель, новый для деревни человек, недавно присланный в Святославку, ворвался во двор церенинского дома, аки бык рассвирепевший.

– Саботажник! Вредитель! Да я тебя… – и – мать-перемать! – выхватив из Лёньких рук кнут, председатель во всю силушку огрел его по спине. Лёнька и отпрянуть не успел. Кнут взлетел и опустился на плечи пацана ещё раз и ещё… И неизвестно, чем бы это всё закончилось, если бы не выбежала из дома Фёкла Васильевна и коршуном не налетела на председателя.

Так Лёнька и не поехал в Катушки. Посовещались с матерью, и Фёкла Васильевна посоветовала сыну бежать. Да подальше бежать – в Свердловск. Там старшая Лёнькина сестра – Мария – на тамошнем хлебозаводе работала.

Добирался до Свердловска Леонид с горем пополам. Почти без денег, без паспорта – какие у колхозников паспорта? Они в то время как крепостные были, где-то в конце 60-х – начале 70-х годов им их только выдали, закрепостили. Ехал зайцем в тамбурах, хоронился в угольных думпкарах. Раз умудрился к воинскому эшелону тайком прилепиться. Часовой увидел, на следующей станции согнал.

Свердловск, куда всё же через трое суток добрался Лёнька, поразил его огромными домами и многолюдностью. Ух, как много людей на его улицах! Если собрать всех жителей Святославки и Катышок, и то, пожалуй, столько не наберётся.

Разыскал Машу, сестру, чаю похлебали с городской булкой, посоветовались, как дальше парню жить. Короче, пошёл Леонид на курсы нормировщиков, что работали при трамвайно-автобусном управлении. Закончил их, да недолго поработал среди трамвайщиков, перетянула Мария к себе на хлебозавод. Там и прижился. В 18 лет в комсомол вступил, стал комсоргом треста «Хлебстрой». А потом поманила его к себе другая сестра – Полина, что жила в небольшом городе на севере области. Карпинском назывался. Поехал туда. Огляделся, прикинул, что к чему, да на всю жизнь тут и остался. Работать пошёл на Лапчинские отвалы, к Ивану Алексеевичу Дудину. Тот смышлёного паренька хоздесятником назначил.

Так закончилась юность Лёньки Церенина, во взрослую жизнь шагнул Леонид Церенин, уже кое-что повидавший и испытавший молодой человек, 185 сантиметров росту, с голубыми глазами и определившимися взглядами. «Мы наш, мы новый мир построим…»

Начальник Лапчинских отвалов Иона Алексеевич Дудин окинул взглядом долговязую фигуру Леонида Церенина, что-то прикинул про себя, и хмуро бросил:

– В хоздесятники пойдёшь? Работа ответственная. Соль, лопаты, кайлы – всё под твоим приглядом. А главное, спирт! – и Иона Алексеевич потряс указательным пальцем, подчёркивая значимость сказанного. И стал Лёнька Церенин хоздесятником.

Новая работа не очень-то ему понравилась, а учитывая повышенный интерес всех без исключения, в том числе и начальства, к одной из фляг, особо хранимой им в каптёрке, вскоре и вовсе стала невыносимой.

Шёл 1947 год. Карпинские угольные карьеры не сбавляли оборотов, набранных в годы войны, – за сутки горняки добывали по 30-40 тысяч тонн угля. Жизнь бурлила не только на разрезах, заводах, в мастерских, школах и клубах, новое, ещё не ставшее привычным, мирное время колотилось и в сердцах, душах людей. Хотелось что-то делать, бежать, танцевать, петь. Ах, как хорошо, что в те годы не было телевизоров, эти лупоглазых, говорливых, полированных ящиков, вскоре так легко разобщивших людей!

Леонид Церенин и его друг Володя Крылов, работавший плотником, уже вторую неделю ходят в хор Дома культуры угольщиков. У Леонида – чистый, приятный тенор, у Володьки – баритон. В хоре более 100 человек, тут и машинисты, и выборщицы угля, как симпатичная кареглазая (Володьке приглянулась!) Нина Верескова, и учителя, и студенты техникума.

– По диким степям Забайкалья, где золото моют в горах… – поёт увлечённо вместе со всеми Леонид Церенин.

В ДКУ – большой коллектив художественной самодеятельности. Человек триста – не меньше! – занимаются в духовом оркестре, кто в танцевальной или эстрадной студиях. Вон из другого конца Дома культуры еле слышно доносятся звуки трубы Леонида Зубарева, геликона Фатея Евдокимова.

– …Бродяга, судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах…

Песня очень нравится Леониду. Душевная, просторная для голоса, она, как осенние волны байкальские, светла и неудержима в своей печали и сердечной тоске.

Во время перекура к ребятам подошёл директор ДКУ Борис Михайлович Фурье, в прошлом профессиональный актёр. Человек с такой фамилией просто не мог не быть ссыльным. Фурье им и был. Сопровождал его руководитель хора Николай Михайлович Сузи, по национальности финн и, как уже можно догадаться, тоже бывший политкаторжанин. Оба они ещё недавно «мотали срок» на строительстве Богословского алюминиевого завода.

– Ну что, ребята, – сказал Борис Михайлович, – посмотрел я на вас, послушал и решил, что кое-кто из вас сгодится и в артисты. Вот ты, например, ты… и ты.

И Борис Михайлович потрепал по плечу Леонида Церенина.

В эти дни руководитель драмкружка Елена Васильевна Гаупт репетировала с самодеятельными артистами «Разлом» Бориса Лавренева. На эпизодические роли матросов и офицеров не хватало несколько человек. Вот Фурье и решил отобрать их из числа хористов.

Церенину досталась роль морского офицера, Крылову – матроса. Несколько дней репетировали. В основном учили раскованно держаться на сцене, правильно ходить. Слов по роли у Леонида было немного – пять-шесть. Но с них-то и началась его долгая и удачная сценическая жизнь самодеятельного актёра.

В его творческой биографии появятся роли в спектаклях «Очная ставка», «Женитьба Бальзаминова», «За вторым фронтом». В пьесе «Директор» он будет играть роль парторга, а директора – управляющий Углесбытом Архипов, который возьмёт его впоследствии на работу диспетчером. Театральные связи, они и в Карпинске связи. Василий Дмитриевич Архипов уедет потом по призыву партии в числе других 25-тысячников коммунистов поднимать отстающие колхозы.

Между прочим, пишу я о прошлой артистической деятельности Леонида Карповича столь серьёзно, не стесняясь порой громких слов («деятельность», «творческая биография»), потому что и основания для этого достаточно веские. Драматический коллектив ДКУ действительно был в те годы явлением уникальным. Ставились десятки спектаклей: классических, драм, оперетт, водевилей, одноактных пьес. С самодеятельными артистами вдумчиво работала профессиональная актриса Ирина Фёдоровна Дударева, впоследствии служившая в Серовском драмтеатре. Для неё в штате ДКУ была предусмотрена специальная ставка.

А с каким размахом, как мастерски готовились декорации! Посмотрите на фото, напечатанные здесь, и вы убедитесь в этом сами (и удивитесь!). А ведь в некоторых спектаклях, состоявших из 6-7 картин, столько же и декорации приходилось менять. Сколько труда, море выдумки! Деревенский тын для «Свадьбы в Малиновке», ажурную беседку для «Вольного ветра»… Конечно же, старались, работали и столяры, и плотники, и электрики ДКУ, но душою всего был До…………. Матвеевич Вандышев, театральный художник, занесённый вихрями политических репрессий в наши края.

Оперетта мила сердцу Леонида Карповича до сих пор. Ещё живя в Свердловске с другом-приятелем Вовкой Барановым, простым каменщиком, тоже влюблённым в оперетту, они старались не пропускать ни одной премьеры театра музыкальной комедии. Ещё в воздухе, казалось, гарь пороховая стояла, ещё толком не одетые, полуголодные, они при первой возможности бежали не в столовку и даже не в кино – в театральную кассу за билетами! Более того, богословский хлопец Лёнька Церенин однажды, сам того не желая, выступил в областном центре даже в роли законодателя мод. А дело было так…

В Карпинске он, мама и две его сестры одно время жили в доме по улице Садовой (ныне Максима Горького). Дом был знаменит тем, что в нём нашли пристанище известные в городе учителя, врачи и не менее известные Яша с Йосей, портные. Вот они-то, как-то задумчиво оглядев привлекательную стройную фигуру 185-сантиметрового Лёньки, вдруг молвили:

– А не сшить ли нам тебе, сосед наш, костюмчик?! Очень даже неплохо будешь выглядеть…

И сшили. Бесплатно. Во имя любви к портняжному искусству. Ткань купили сами. Правда, когда Леонид на первой и единственной примерке увидел её, у него глаза на лоб полезли. Что-то чёрное с жёлтым, то ли в ромбик, то ли в клеточку… Пугающее своей яркостью, а в глазах обывателей даже непристойное.

В этом костюмчике Леонид по настоянию друга и отправился однажды в театр музкомедии. Что и говорить – окружающие были в шоке. Хотя костюм сидел на Леониде отлично, Яша с Йосей действительно оказались мастерами своего дела.

А недели через две Лёнька заметил, что в столице Урала появились у него подражатели. Надо думать – к радости продавцов галантерейных магазинов, уже и не мечтавших сбыть залежалый материал столь необычайной расцветки.

Но когда это было! Давно… А сегодня Леонид Церенин вместе с товарищами по хору готовится к празднику – Дню шахтёра. Порепетировал в «Вольном ветре» и поспешил сюда, на хоровые подмостки. Песню они разучивают старинную, протяжную. «Бежал бродяга с Сахалина» песня трудная, главное – в ноты попасть, не отвлекаться. А тут вон люди какие-то ходят. Чужие. Прислушиваются, присматриваются. И чего им надо?

А надо было, оказывается, его, Леонида Церенина. «Чужие» люди – один хормейстер, другой – концертмейстер Уральского народного хора искали голоса для своего коллектива. Уральский хор ещё только-только зарождался – певцов не хватало. Чистый тенорок Леонида Церенина «соглядатаям» понравился.

– Давай, парень, приезжай в Свердловск на прослушивание.

Счастливее Леонида в тот день человека на земле не было. И как ни отговаривали его мать с сёстрами («Артист! Тю… Да дело ли это! Окстись, Лёнька!»), вскоре мчал его поезд в Свердловск. В филармонию! На большую сцену!

Стучали колёса, ветер играл с оконной занавеской, а Леонид Церенин – молодой человек чуть более 20-ти лет от роду – сидел, зажмурившись, и слышал, как по карпинскому радио Ирина Дударева, его театральная наставница, по совместительству ещё работавшая и диктором городского радиовещания, объявляет:

– Выступает Уральский народный хор! Солист – Леонид Церенин…

Мечты, мечты… Прослушивание прошло хорошо – Леонида официально пригласили в Уральский народный хор. Но... Мать и сёстры нашли новые доводы, и растаяло перед ними доброе и мягкое Лёнькино сердце: «А и ладно! Проживу и без хора Уральского, и маме спокойно будет».

А вскоре вместе с товарищами по драмтеатру он снова стоял на перроне карпинского вокзала – в Москву провожали Сашку Толстых, решил парень поступать в Щукинское училище, на настоящего артиста учиться.

Александр Толстых в драмстудии ДКУ занимался уже давно, режиссёр привлекал его в спектакли обычно для ролей второго плана, а то и вовсе на эпизоды. Это был добродушный паренёк с характерной внешностью деревенского увальня. Любитель советского кино запомнил его по роли в фильме «Они были первыми». Кинокартина старая, теперь редко показываемая, в своё время была тепло встречена зрителями. Доля успеха досталась и карпинскому артисту Александру Толстых. Помните неуклюжего деревенского паренька, вечно что-то жующего, которому и дела нет до мировой революции, индустриализации страны, комсомола. Он приехал в город заработать денежек на корову.

Снялся Александр Толстых и ещё в нескольких фильмах: «Королева бензоколонки», «Гори, гори, моя звезда», «Катя-Катюша»… Но это будет потом. А сейчас Леонид Церенин, Пётр Штельц, Володя Крылов жмут на прощание Сашкину руку и желают ему удачи. Карпинец едет завоёвывать мир.

«Здравствуй, земля целинная…»

В 1957 году Леонида Церенина карпинские комсомольцы выбирают членом горкома комсомола.

А между тем страну повсеместно охватила «целинная лихорадка». Ещё в 1954 году партия (а тогда, заметим, была только одна партия – Коммунистическая) бросила клич: «Комсомольцы, молодёжь! Все на освоение целинных и залежных земель!». Тысячи молодых людей, а порою уже и зрелых, опытных, срывались с насиженных мест и, кто по комсомольской путёвке, кто по зову сердца, кто (что скрывать?!) – за длинным рублём, ехали в дикие степи Южной Сибири, Южного Поволжья, Южного Урала, Северного Казахстана распахивать земли, сотни лет не троганные ни сохой, ни плугом. Это они, романтики 50-х, разбудили полынные степи, вспугнули стаи дремавших сусликов, вздыбили землю, чтобы засеять её пшеницей. Помните: «Едем мы, друзья, в дальние края, станем новосёлами и ты, и я…» – неслось тогда из всех репродукторов.

На одном из заседаний бюро горкома Леонид Церенин как-то шутливо заметил:

– Все на целину едут. А мы, карпинцы, рыжие, что ли? Я бы хоть завтра поехал.

Второй секретарь горкома комсомола Иван Манаенков шутку не принял, посерьёзнел.

– Действительно, братцы, отстаём мы от жизни страны. Правильно Лёня говорит… Надо свой целинный комсомольско-молодёжный отряд создавать. Так поедешь на целину? – напрямую спросил Иван сидевшего рядом Церенина.

– Поеду!

Первый секретарь горкома партии Ефим Николаевич Смирнов идею комсомольцев поддержал и вскоре с десяток охотников до романтики необжитых мест уже тряслись в вагоне поезда «Карпинск – Свердловск».

– Вьётся дорога длинная,

Здравствуй, земля целинная…

В Свердловске всех будущих целинников объединили в один отряд, и загремели колёса их поездов уже по равнинам Южного Урала, степям Северного Казахстана:

– Родины просторы, горы и долины,

Серебром одетый, зимний лес стоит…

В Карабалыке – районном центре Кустанайской области – целинников уже ждали. Сам директор Уренекского, ещё только-только создаваемого зерносовхоза, Афанасий Михайлович Пряхин новоприбывших встречал. С ним – три бортовых грузовика. В один молодёжь покидала свои вещмешки, рюкзаки, баулы, в два других набились сами.

25 километров до зерносовхоза проехали с шутками, песнями. На полпути сделали короткую остановку.

Церенин спрыгнул в придорожную редкую траву, почувствовал, как подошвы сапог крепко ударились о плотную, монолитную, как гранит, землю.

– Вот-вот, – прикуривая «Беломорину», молвил высунувшийся из кабины директор зерносовхоза. – Земля у нас хоть и не каменистая, но дюже твёрдая. Попашешь – узнаешь!

Подул ветер. Колючий, порывистый. На горизонте показалась тёмная, клубистая туча. Она быстро приближалась к новоиспечённым целинникам, смотревшим на неё если не с испугом, то с вполне явственным недоумением. Что это? Гроза? Но разве в марте бывают грозы?

– Пылевая буря, – объяснил молодёжи Афанасий Михайлович. – Ветер такой силы, что поднимает в воздух частицы почвы, пыли, снега, сухой травы. Бывает, что днём света белого не видно.

И действительно, вскоре пылевое облако накрыло и людей, и машины, и ближайшую чету невысоких сопок. Словно сумерки спустились.

– Беда это наша, – потом уже, сидя в кузове машины, разъяснял ребятам пересевший к ним из кабины директор зерносовхоза. – Ветры таким образом обедняют почву, унося самый плодородный верхний слой её. И называется процесс этот учёными «выветривание почвы»… А вот и совхоз, мужики. Приехали!

50 человек, среди которых были и карпинцы, и краснотурьинцы, попрыгали на землю. Центральная усадьба зерносовхоза Уренекский ещё только отстраивалась, даже не всем семейным находилось место для жилья. Поэтому молодёжь особенно и не роптала, когда им принесли две армейские многоместные палатки, показали место, где их нужно разбить, привезли старые, видавшие виды, железные кровати, чумазые от копоти буржуйки: «Нате, располагайтесь!».

А совхоз уже готовился к посевной. Леонида Церенина определили в третью бригаду, остальных разбросали кого куда: в мастерские, на дальние полевые станы, строительство жилья. Сюда, в казахские степи, приехали и киевляне, и москвичи, ленинградцы и свердловчане, омичи и красноярцы. Были среди них и уже опытные шофёры, и умелые слесари, и толковые плотники. Сам Пряхин по приказу партии приехал из Оренбурга, где он работал директором крупного завода.

В бригаде Церенина 10 посевных агрегатов, пять лёгких «дэтэшек» – тракторов ДТ-54 и столько же более тяжёлых – С-80. Ну и, соответственно, десять сеялок к ним.

Ночуют теперь они в бараке. Спят вповалку на полу, на тощих матрацах. Тесно, впритирку. С бока на бок поворачиваются по команде: «Напра-во!.. Нале-во!». Иначе не повернёшься.

Вообще-то слово «ночуют» к их графику работы не очень-то подходит. Посевная, а затем уборочная шли в совхозе днём и ночью. Смена – 12 часов, так что часто и днём «ночевать» приходилось.

Неожиданно заболел один из трактористов. За рычаги сел Церенин. ДТ-54 в управлении не так уж сложен. Через день-другой карпинец уже запросто справлялся с трактором.

Степи в Казахстане бескрайние, потому и поля возделываемой целины, кажется, не имеют ни начала ни конца. Загон на тракторе 4-5 километров в один конец. В итоге за 12-часовую смену успеваешь сделать 3-4 оборота. И – спать! Усталый, пыльный – втиснешься в свободный промежуточек меж тел уже спящих товарищей и проваливаешься в черноту сна.

А за окном тоже тьма. Очередная буря гудит. Спасаясь от всюду проникающей пыли, натягиваешь фуфайку на голову, а кто-то, вытянув вверх затёкшую руку, уже командует: «Напра-во!».

На уборочную пригнали в помощь армейскую автороту. 30 военных грузовиков, кроме своих, совхозных, сновали от комбайнов на ток, с тока – на элеватор. Урожай был богатым!

А тут приехали ещё и венгерские комбайнеры. К иностранцам в совхозе привыкли. Был он в этих целинных краях одним из лучших, вот и направляли высокие московские чиновники любопытствующие делегации англичан, французов, немцев и всяких там разных бельгийцев и голландцев в Уренекский зерносовхоз. А тем страсть как хотелось поглядеть, как уголовники-заключённые, сосланные сюда «бичи», столичные проститутки, стиляги и просто политически неблагонадёжные претворяют в жизнь указание могучей Коммунистической партии – поднимают целину. Эта, на весь земной шар распропагандированная, масштабная экономическая кампания, по мнению Запада, выполнялась Советами только с помощью принуждения, с широким использованием армии заключённых. Воочию убедившись, что это не так, делегации убывали обратно на Запад не солоно хлебавши. Это в фигуральном смысле, в буквальном же уезжали с досыта набитыми брюхами – так щедро и гостеприимно их встречали целинники. Кто-кто, а уж Леонид Церенин в аппетите этих вынюхивавших что-то только им нужное иностранцах убедился сам. К тому времени его назначили заведующим столовой центральной усадьбы. Как он сопротивлялся, как отнекивался!

– Да какой из меня столовский работник! Да я, кроме глазуньи, и приготовить ничего не могу!

– Тебе и не нужно, – говорили ему.

А он в ответ снова: «Нет, нет и нет!» Так и не смог уговорить Церенина директор зерносовхоза, пока не принялся за него районный партийный секретарь.

– Не пойдёшь в столовую – кандидатский билет выложишь, – пригрозил Леониду он.

А тот к тому времени уже был кандидатом в члены КПСС. Пришлось, скрепя сердце, согласиться.

Старый заведующий запустил столовую донельзя. Всюду грязь, тараканы, в пустой кладовке мешок пшена да кусок гнилой говядины. Рабочие давно уже не едали обыкновенного мясного борща.

Церенин взялся за дело горячо. В тот же день привёз свежего мяса, договорился с корейцем, бригадиром огородников, о поставке овощей, и повара к обеду сварганили котёл ароматного борща – с мясом, томатами, лучком, капустой. Такого вкусного, что на всех желающих и не хватило!

Постепенно дела в столовой пошли в гору. Центральная усадьба хоть и невелика, всего-то тыщи две человек проживает, а столовка на каких-то 50 мест рассчитана, но забот молодому и неопытному заведующему хватало. Да тут ещё художественной самодеятельностью совхозной пришлось заняться. Вернее, сам не утерпел. То тут баяниста хорошего заметит, то там танцора недюжинного обнаружит. Сколотил коллектив самодеятельности. Совхозный клуб на первом концерте был битком набит. Директор руку жал, а вечером Церенин уже писал письмо матери. Приезжай, мол, сюда, на целину, – квартира будет…

С квартирами к тому времени особых проблем действительно не было. Конечно, если бы не добровольная безвозмездная помощь совхозу со стороны всех целинников, которые после смены порою по два-три часа ещё работали и на сборке щитовых домиков, то жилищный вопрос не решился бы ещё долго. Но ребята, особенно молодёжь, уже приглядевшая себе пару зелёных или голубых любимых глаз, шла на строительство охотно. Бывало, четырёхквартирный домик за пару суток возводили. Строители днём приготовят фундамент, а ребята-механизаторы за считанные часы доведут дом до ума, до ключа. Вселяйся, женись, свадьбу играй, целинник! Совсем как в фильме «Иван Бровкин на целине». Помните?

Два года проработал Леонид Церенин на целине. И кто знает, встреться тогда чернобровая зазнобушка, остался, быть может, на всю жизнь. Но нет, не встретилась. И в ноябре 59-го вернулся он домой, в Карпинск. А тут и она! Лидия Калегова, выпускница ФЗО, телефонистка. Поженились. И вот живут вместе уже 43 года. Дочь Татьяну вырастили, с внучкой нянчились.

На лацкане пиджака Леонида Карповича Церенина, обычно висящего в шкафу, скромно прилепились две награды – «Знак целинника» и медаль «За освоение целинных и залежных земель». Можно бы ему и погордиться ими при случае, похвастаться, да вот случаев таких в наше время всё меньше и меньше. Забывается и то славное время, и люди той замечательной поры забываются. Жаль…

А где-то там, за Уралом, в Сибири и Казахстане, летом колосится высокая, щедрая на урожай, целинная пшеница. На 42 миллионах гектаров вспаханных целинных земель. Есть там и борозда Леонида Церенина.

Вадим ЛЕЖНИН.

Фото из архива Л.К. Церенина.